Сергей Лукьяненко. ПРОЗРАЧНЫЕ ВИТРАЖИ

1010

Виртуальная камера, которая показывает нам мчащийся грузовик, парит над машиной. Свет в кабинете Томилина меркнет, и у меня возникает ощущение киносеанса. Будто я смотрю свеженький голливудский боевик... один из тех, новомодных, где компьютерные образы самых популярных актеров всех времен и народов бродят в виртуальных декорациях... где мужественный Клинт Иствуд стоит плечом к плечу с импозантным Шоном Коннори и смазливым Леонардо Ди Каприо...интерактивный фильм, где всю троицу можно усадить в лужу, а победит трогательный Чарли Чаплин...

Но этот фильм не интерактивен. Он режиссирован от первой до последней секунды. Что бы ни думал водитель грузовика.

— Ведь он совершил наезд в пьяном виде... — говорю я. — Ведь так?

— Он и сейчас нетрезв, — отвечает Томилин. — Для него были оставлены виртуальные бары.

— Но ведь невозможно повторить ту ситуацию с точностью, — не сдаюсь я.

— Почему? — удивляется Томилин.

И в этот миг грузовик сворачивает на перекрестке.

Будто отдернули занавес. Вечер сменяется днем. Широкий проспект — узкой улочкой, где и двум машинам-то не разъехаться. Тем более, что навстречу бодро несутся несколько легковушек. Грузовик виляет, дергается, налетая на бордюр и выскакивая на тротуар.

А в нескольких метрах перед капотом едут на велосипедах двое мальчишек, уже начинающих оборачиваться на рев мотора.

— Оп, — говорит Томилин. Успевает сказать, прежде чем изображение дергается, переворачивается, начинает кружиться: виртуальная камера описывает немыслимую кривую, удерживаясь над кузовом грузовика.

Неужели в реальности возможно так выкрутить руль?

Скорость не так уж и высока. Сколь бы ни был пьян водитель, но он сбросил газ на повороте. Но удар все равно силен.

Капот сминается, втыкаясь в стену здания, грузовик разворачивает, он крошит стеклянную витрину, наполовину въезжая в продуктовый магазинчик. И я понимаю: что-то идет не так. Магазин не прорисован полностью, существуют лишь несколько метров перед витриной, а все остальное — серый туман, мгла без красок и форм. Из задравшегося вверх капота бьет пар и сочится бесцветная жидкость.

— Денис, — очень спокойно говорит Томилин, — я же просил...

— Да не мог он успеть повернуть, — отвечает Денис. — Все же обсчитано!

В его голосе слышится искреннее возмущение. Нет, вряд ли он психолог. Скорее программист, переводивший расплывчатые указания в цифровую форму.

— Скорость была тридцать четыре километра в час, радиус поворота... — бормочет Денис. Но Томилин жестом заставляет его замолчать.

А смятая дверь кабины со скрежетом открывается. Скорее вываливается, чем выходит, водитель. И не глядя на серый туман в глубине магазина бредет сквозь стеклянное крошево витрины на улицу.

— Камеру сдвинуть! — рявкает Томилин.

Я не вижу, кто исполняет его команду. Возможно у Дениса есть какой-то пульт, а может быть, нас слушают и другие сотрудники тюрьмы.

Но камера послушно сдвигается с места плывет вслед за водителем.

И я начинаю смеяться.

Это уже не трагедия. Это фарс.

По улице все так же едут автомобили, все так же идут прохожие, не обращая никакого внимания на воткнувшийся в здание грузовик.

А нераздавленные велосипедисты продолжают ехать, с ужасом озираясь назад. Они едут на месте, колеса скользят по асфальту, сверкают спицы с красными кружками катафотов, длинные волосы одного из пареньков полощет на несуществующем ветру. Лучший в мире велотренажер.

Водитель обходит машину. Подходит к ребятам, смотрит на них, протягивает руку, словно намереваясь тронуть — и тут же отдергивает. Достает мятую пачку "Примы", засовывает одну сигарету в рот, но забывает закурить и кричит:

— Бип! Бип бип вашу мать! Козлы бип! Бип!

То ли он догадался, где камера. То ли это случайность — но он смотрит прямо на нас.

— Бип! — зло говорит Томилин. — Какой бип включил звуковой цензор?

— Но это же общее требование ко всем государственным учреждениям! — отбивается Денис.

Водитель, выронивший сигарету, достает другую. Садится на асфальт, закуривает, глядя на несущихся в никуда велосипедистов.

— Уберите... это, — командует Томилин. — Карина, прошу прощения.

— Бип, — говорю я с улыбкой. Именно "бип" я и хотела произнести.

— Смешно, — соглашается Томилин, когда гаснет экран. — Может быть, Карина, вы еще объясните, что это значит?

— Да если бы я знала...

На самом-то деле я догадываюсь. И готова поаплодировать Чингизу, устроившему свой сюрприз. Вот только...

— Наши визитеры изолированы? — спрашивает Томилин Дениса.

— Разумеется! — видно, в этом программист уверен. — Стекова аппаратно отключили от глубины. А тем двоим задавили каналы. Начисто.

— Ну и какие версии? — спрашивает Томилин.

Ответа нет. И подполковник командует:

— Давайте второго!

— Какого именно?

— Давайте Казакова. Что там у него?

Экран загорается снова. Камера парит в небе, опускаясь кругами, будто хищная птица, выслеживающая добычу. Бесконечная степь, ломкая сухая трава, человечек, сидящий на корточках...

Каким бы он ни был преступником, но сейчас это лишь человек приговоренный к одиночеству. Человек, держащий в руках маленького грязно-рыжего лисенка.

— Его стоило бы позже... — задумчиво говорит Томилин. — Впрочем...

— У вас ничего не выйдет, — вдруг говорю я.

Томилин оборачивается, выжидающе смотрит на меня.

— Не знаю, почему. Но не выйдет. Вы чего-то не поняли.

— Все дайверы обретали свои способности в результате сильного стресса, — медленно и убедительно, будто преподаватель тупому студенту, говорит Томилин. — Случайного стресса! А эти... стрессы... они выверены и рассчитаны. Они не могут не подействовать.

— Они подействуют, вот только как именно...

— Посмотрим. Придушите эту лису! — поворачиваясь к экрану говорит Томилин.

Еще минуту ничего не происходит. Заключенный осторожно и бережно гладит крошечного зверька. Камера опускается совсем низко, заглядывает ему через плечо, так, что узкая симпатичная мордочка лисички заполняет пол-экрана.

А потом черные глазки начинают тускнеть.

Лисица тонко пищит, вздрагивает, и вытягивается в длину. Дергается пушистый хвост.

Человек будто не замечает этого. Рука касается меха, оглаживает зверька. И едва-едва угадывается в шуме ветра голос.

— Нет.

Ни печали, ни боли, ни ярости.

И ни капли сомнения.

Он не верит в происходящее, этот злодей и убийца. Настоящий, без всяких смягчающих обстоятельств, злодей...

Не хочет верить.

Не поверит никогда.

Я читала его личное дело. Я знаю, что он убил свою жену. Я знаю, что он любил ее. И до сих пор, наверное, любит. И себя он осудил куда раньше, чем люберецкий районный суд...

— Нет, — еще раз говорит заключенный, проводя рукой по тельцу лисицы. — Нет.

И пушистый хвост вздрагивает.

Стриженная голова опускается, человек касается губами мордочки лисицы. И крошечный язычок ласково лижет его щеку.

— Она отключена, — не дожидаясь вопроса говорит программист Денис. — Да нет ее вовсе! В программе оживление не предусмотрено!

На экране — человек гладит лисичку.

— Выключите, — говорит Томилин. И смотрит на меня.

— Будете третьего... катарсить? — спрашиваю я.

— Имеет смысл? — вопросом на вопрос отвечает Томилин.

Я медлю. Я действительно пытаюсь ответить честно. Хотя бы потому, что кто бы ни стоял за всей этой жестокой пьесой, какие бы амбиции ни кипели в министерских умах, но для Томилина этот проект — совсем другое. Заслон на пути преступности, сверкающий меч и надежный щит в руках правосудия, настоящие стражи порядка, штампованные супермены глубины.

И ради этой цели он без колебаний подвергнет муке преступников.

Без колебаний... но и без радости.

— Он тоже не станет дайвером, — говорю я, наконец. — Он что-то сделает... я даже не знаю, что именно...говорите, умирающая женщина в пустом городе? Нет, вряд ли он ее оживит. Скорее — добьет.

— Ее невозможно добить, — почти робко вставляет программист Денис. — В том-то и дело... этот тип — он маньяк, он обязательно попытается, но...

— Лисичку невозможно было оживить, — напоминаю я.

— Так в чем дело? — уже не спрашивает, а требует Томилин.

— Я знаю только одного дайвера, — говорю я. — Но разве вам непонятно, в чем разница? Это же так просто!

— Свобода, — вдруг говорит Томилин. — Бип.

— Способности дайверов — они все исходят из одного, — киваю я. — Только из одного. Они не терпят несвободы. Потому и могут входить и выходить из глубины — когда захотят. Поэтому видят лазейки в программной защите. Вы кого угодно сможете воспитать в своей тюрьме... людей, которые будут убивать и оживлять программы, к примеру. Но только не дайверов. Потому что дайвер в виртуальной тюрьме — невозможен.