<< Предыдущая
<< "Зеркала" (Синий финал)
К читателям >>
1011.0
"Лабиринт"
(Алый финал)Кто я? Я самая обыкновенная. Девочка компьютерного века. Одна из тех, кто учился буквам по клавиатуре. Одна из тех, кто рвался из дома не на улицу, а в сеть. Одна из тех, кто никогда не видел своих друзей. Одна из тех, кто привык быть кем угодно — вздорной грубоватой Ксенией, любопытной малолеткой Машей, писателем-детектив-щиком Романом, хакером Сёмой, солидной и умной Ольгой... меня было так много в глубине... Я самая обыкновенная. Просто я здесь живу. А энергичный и умный подполковник Томилин — работает. Да пусть я никогда не верила в дайверов! Пусть считала их сказкой. Но я же знала, о чем эта сказка: о свободе. О людях, которые не теряют себя в глубине. Не о волшебниках, творящих виртуальные чудеса, а о людях, научившихся жить в сети. И пусть теперь я работаю в МВД, пусть у меня есть звание и должность, но я — гражданка Диптауна. А уже потом — гражданка России. — Я самая обыкновенная, — отвечаю я Томилину. — Только я здесь живу. Понимаете? Это плохо, наверное, что я здесь живу. Я, может, так и состарюсь в этом теле. И по службе никуда не продвинусь, мне это неинтересно. Зато я вижу то, чего вы не видите. Томилин смотрит на Дениса, кивает, и тот быстро выходит. Косясь на меня... и, вроде бы, с симпатией. Неужели он тоже доволен, что проект по созданию дайверов провалился? — Начистоту... — хмуро спрашивает Томилин. — Вы довольны, что все так кончилось? — Конечно, — говорю я. — Извините... — Карина, но вы же понимаете, это ничего не изменит. Государству нужен контроль над глубиной. И не ради самого государства, ради мирных граждан, понимаете? — Нет, не понимаю, — честно отвечаю я. — Ведь мы справляемся сами. Худо-бедно, но справляемся. Разве в настоящем мире у нас не осталось работы? — Мы? — подполковник интонацией выделяет слово. И я киваю: — Мы. Те, кто живет в глубине. — Это ваш настоящий облик? — неожиданно спрашивает Томилин. Таких вопросов не задают. Даже нижестоящим. Но я снова решаю ответить: — Да. — А у меня — не совсем, — он внезапно улыбается. — Нехорошо получается... Ну и что вы напишите в отчете? — Чистую правду, — отвечаю я. — Что ничего, заслуживающего служебного расследования, в тюрьме не обнаружено... за исключением мелких нарушений трудовой дисциплины. У меня, правда, были сомнения. Показалось, что в тюрьму ухитряются проникать посторонние. Но теперь-то я понимаю — это лишь часть программы перевоспитания осужденных. Томилин кивает. — Разрешите идти? — спрашиваю я. — Мне надо заняться отчетом. — Я завтра буду в управлении, — говорит Томилин. — Со своим отчетом. В девять ноль-ноль. Насколько я понимаю... согласно правилам хорошего тона... мне надо показаться вам в настоящем облике. Это так неожиданно и трогательно, что я с трудом сохраняю невозмутимое лицо. Интересно, он мудр и седоволос, или молод и энергичен? Интересно, конечно... — Половину ночи я провожу в глубине. А в девять утра еще сплю, — отвечаю я. — Извините. Конечно, если это приказ... Томилин качает головой: — Нет. Не приказ. Не смею больше вас задерживать. И на какой-то миг мне кажется, будто я вижу его — настоящего. Не молодого, и не старого. Человека лет сорока, который упрямо учился работать на компьютере, пытался постичь глубину — не из любви к ней, не из любопытства, а лишь потому, что был соответствующий приказ. Одинокого служаку, поднаторевшего в кабинетных играх, но тоже не из любви к ним, а ради того, чтобы делать свое дело. Мне даже становится его жалко. Но жалость — это не то, ради чего я готова просыпаться в девять утра. — Всего доброго, — говорю я, прежде чем уйти. Памятник Последнему Спамеру все так же облеплен молодежью. В глубине много памятников, совсем несложно получить кусочек места и воздвигнуть там все что угодно. Вот только популярность памятника отследить нетрудно. Неудачные, возле которых никто не встречается, густо засиживают голуби, потом зеленеет бронза и крошится мрамор, а под конец приезжает грузовик из мэрии Диптауна и вывозит неудачное творение на свалку. Свалка вечна и бесконечна. Длинные ряды никому не нужных скульптур... страшненькое место. В общем-то, это конец всего в глубине. Здесь слишком много неудачных творений. Собранных из сэмплов опер, написанных левой ногой книг, безумных философских теорий и мертвых картин. Все они уходят в никуда, в вечное хранение на бесконечных виртуальных свалках. Но памятник Спамеру жив. И у его подножия очень мало свободных скамеек. Я нахожу лишь одну, покупаю в ларьке бутылку пива и сажусь — нарочито посередине скамейки, давая понять, что не жажду случайных знакомств. Ко мне и не подсаживаются. Мы научились уважать друг друга в глубине. Без бдительного надзора полиции, без суперменов-дайверов из МВД. Значит, мы что-то умеем? Памятники — это место встреч. Мне никто не назначал здесь свидания, но это единственный памятник, у которого мы встречались с Чингизом. И я сижу на скамейке. Пью холодное пиво — оно холодное ровно настолько, насколько это нужно. Смотрю в чистое небо. Когда я была маленькой, я однажды испугалась неба. Я с родителями была на море, и однажды, растянувшись на спине, посмотрела вверх. Небо было таким бездонным и чистым, что я поняла — в него можно упасть. Оторваться от горячего песка, нелепо взмахнуть руками и полететь вверх — в небо, которое станет бездной. А над головой закружится перевернутая земля, и плачущие родители, и задравшие головы зеваки, и качающие ветвями деревья. Они не упадут в небо, ведь они не знают, что в небо можно упасть... Как давно это было. А запомнилось. Вместе с паззлом, который я так и не смогла собрать. Вместе с первой влюбленностью, первой настоящей обидой, первым визитом в глубину, первым предательством... — Разрешите? Я скашиваю глаза на Чингиза. Киваю, и чуть сдвигаюсь в сторону. — Наверное, над нами стоит посмеяться, — говорит Чингиз вполголоса. — Все способности... они ничего не стоят, когда провайдер отключает тебя от сети. По одной лишь команде из МВД. — А как ты вошел? — спрашиваю я. — По старинке. С телефонной линии, — Чингиз садится рядом. — Я вас не сдавала, — говорю я. — За вами следили с самого начала. Просто шум поднимать было не выгодно. Поэтому игнорировали... а когда стало нужно — отключили. Он кивает. И молчит — хотя я понимаю, как ему хочется задать вопрос. — А как ты меня нашел? — спрашиваю я. — На мне маркер? Чингиз качает головой. — Нет. Я подумал, что встречаться принято у памятников... Дашь глотнуть? До палатки с бесплатным пивом — несколько шагов. Но я даю ему бутылку. И начинаю рассказывать то, что рассказывать не имею никакого права. То, как не становятся дайверами. — Спасибо, — говорит Чингиз, когда я заканчиваю свой рассказ. — Спасибо. Я верил, что ты все-таки на нашей стороне. — При чем тут я? Я же ничего не делала. — Делала, — уверенно отвечает Чингиз. — Ты не хотела, чтобы у них получилось. Может быть единственная из всех, кто наблюдал за экспериментом — не хотела. — Ну и что? Мало ли чего я не хочу. — Глубина — это больше, чем принято думать, — убежденно говорит Чингиз. — Это не только среда обитания. Это что-то еще. Мы — частички глубины. Она становится такой, какой мы хотим ее видеть. Если бы все хотели заполнить улицы штампованными дайверами — это бы случилось. Но надо было, обязательно надо было, чтобы кто-то из следящих за экспериментом не желал успеха этой затее... Смешной он. Взрослый ведь человек... — Ну хорошо, пускай это все моя заслуга, — соглашаюсь я. — Уговорил. Чингиз улыбается, и возвращает мне пиво. — Твой приятель, Стеков, он и впрямь отправился в тюрьму худеть? — спрашиваю я. — Бог его знает, — Чингиз пожимает плечами. — Я не всегда понимаю, когда он серьезен. Он и сам, наверное, не всегда это понимает... Карина? — Да? — все еще глядя в небо, отвечаю я. — Из меня никудышный ухажер, — самокритично признает Чингиз. Не сомневаюсь. На него, небось, еще со школы девицы пачками вешались. Такие учатся от подруг уворачиваться, а не ухаживать. — Но виртуальное пиво — это не самое лучшее, что есть на свете, — продолжает Чингиз. — Можно пригласить тебя в ресторан? Ух ты... Не было ни гроша, да вдруг алтын... И Томилин, и Чингиз. — Чингиз, — отвечаю я, морщась. — Хочешь, расскажу историю? — Расскажи. — У меня была в детстве игрушка. Паззл. Очень красивый... там был рыцарь и принцесса... они тянулись друг к другу. Я его собрала... весь. Только одного кусочка не хватило. Между рукой принцессы и головой рыцаря. Понимаешь, этот кусочек забыли положить в коробку! Чингиз молчит. — Я, наверное, такая принцесса, — продолжаю я. — К кому не потянусь — ничего не получается. И ты ко мне не тянись. — Знаю я про этот паззл, — вдруг отвечает Чингиз. Голос его меняется, становится смущенным, даже виноватым. — Ты в курсе, что все эти мозаики нарезаются случайным образом, по рассчитанным на компьютере схемам? — Ну... — У тебя бывало так, что вместо одного кусочка ты вставляла другой? И он вроде бы даже подходил... зазор оставался, но крошечный, незаметный... — Бывало. — Так вот, однажды паззл раскроили очень неудачно. Его стало возможно собрать двумя способами. Если собирать неправильно, то получались щели — но совсем маленькие, незаметные. А в центре оставался пустой кусочек. Скандал был чудовищный, не меньше трети купивших паззл собрали его неправильно, и засыпали фирму рекламациями. — Врешь? — растерянно спрашиваю я. — Ну не могло так получиться! — Случайно, может быть, и не могло, — признает Чингиз. — Но фирму хакнул по сети один молодой и не в меру бесшабашный русский хакер... он решил пошутить, посидел ночь за расчетами... и вовсе не задумался, что от этой шутки десять тысяч человек... Честное слово, Карина, потом я понял... Как жалко, что виртуальная посуда не бьется! Я обрушиваю бутылку на голову Чингиза, но он успевает отскочить. — Ты жалкий, гнусный, бесчувственный, трусливый урод! — я захлебываюсь в поисках подходящих эпитетов. — Ты! — Почему урод? — возмущается Чингиз, держась на безопасном расстоянии. — Карина, честное слово, я раскаиваюсь! — Знаешь, как я ревела? — кричу ему. — У меня, может, с тех пор психическая травма! За нами с любопытством наблюдает весь сквер. Включая прогуливающегося полисмена. Второй день подряд, на том же самом месте... Вот позорище-то... — У меня есть знакомый психоаналитик... — Чингиз ловко уворачивается. — Карина, ну прости! Я тогда был молодой и глупый! Я поворачиваюсь, и гордо иду прочь от памятника. Из толпы кто-то улюлюкает. Чингиз догоняет меня, и жалобно просит: — Слушай, это ведь было пятнадцать лет назад! Да убей я кого — меня бы уже выпустили! Карина, чем я могу... искупить? Останавливаюсь, меряю его взглядом. Говорю, чеканя каждое слово: — Завтра. В восемь. У моего подъезда. С букетом цветов и, учти, розы я не люблю. — В восемь... — страдальчески повторяет Чингиз. — В восемь вечера, — уточняю я. Не зверь же я, все-таки... — Мне, право же, очень стыдно, — снова начинает Чингиз. — Проваливай, и чтобы я до завтра тебя не видела! — командую я. Чингиз кивает — и растворяется в воздухе. — Дайвер... — только и говорю я. Прохожу еще несколько шагов — и начинаю смеяться. Над собой. Над маленькой девочкой, которая хотела собрать паззл побыстрее, и предпочитала не замечать неточностей. Придумавшей для себя целую философию. Над глупой девочкой, которая никак не хотела взрослеть. Интересно, за сколько дней я сумею собрать паззл правильно?
<< Предыдущая
<< "Зеркала" (Синий финал)
К читателям >>
[наверх]
© Сергей Лукьяненко, 2000 г.
© Издательство "АСТ", 2000 г.